, вечером 11-13°C
02.09 (пн): ночью 6-8°CНовости
9 мая 2023
Людмила Ивановна Горбунова
«Первое, что вспоминается о годах войны, – как мы с младшим братом ходили на Невский проспект в столовую, где нам давали по тарелочке дрожжевого супа. Когда нас перестали кормить, то брат взялся есть соль. Наестся соли, потом много воды пьет и опухает. Когда мы на улицу выходили, то люди говорили: мать, наверное, в буфете работает. Поэтому его у меня однажды чуть не съели.
Однажды мама отправила меня с братом в город, чтобы продать дров. Он быстро продал, а я еще стояла, ждала, когда ко мне кто-нибудь подойдет. И дождалась. Ко мне подошла женщина и спросила, продаю ли я дрова. Когда я ответила, что продаю, то она сказала: "У меня здесь дом у базара. Пойдем, поможешь донести". А перед тем, как нас отправить дрова продавать, мать нам наказала, чтобы дрова не вздумали нести на дом.
Однако я забыла про ее слова и пошла за этой женщиной. Когда мы шли, брат был сзади и постоянно плакал. Когда я поднялась сначала на второй, потом на третий этаж, то брат не выдержал и закричал: "Люська, ты что делаешь?! Ты куда идешь?! Вспомни, что мама говорила!"
Я тут же опомнилась и как ринулась вниз по лестнице! Я оттуда не то что бежала, а летела!
Когда вернулись, мне мама говорит: "Не надо ни денег, ничего. Хватит. Никуда больше вас не пущу"».
Людмила Ивановна Виноградова
«Когда нас застала война в 1941 году, родители только заработали и купили двухэтажный дом, стали жить... Папу забрали, мама осталась одна. Тогда все думали, что немец не дойдет до Новгорода. Папа нам в огороде вырыл блиндаж крытый, стульчики поставил, чтобы мы туда спускались в случае обстрела.
Потом сил уже не осталось, мама решила бежать. Тогда все бежали. Автобусы не ходили, оставался лишь водный путь. Когда мы переехали мост и выбрались на центральную улицу, то у нас началась паника. У мамы был маленький ребеночек на руках и чемоданы. У брата были вещи какие-то, у меня – узелочек с пеленками. Я была ребенком упрямым, рвалась, кричала. А рядом шли лошади с телегами, люди бежали… И как-то так получилось, что я отстала от мамы, потерялась, а потом очутилась на пароходе с чужими людьми. Потом я узнала, что мама еще сутки искала меня, а потом на барже в другую сторону уплыла.
…На пароходе было темно — нельзя было ни зажигать спички, ни курить, ничего! Взрослые говорили, что это потому, что первый пароход потопили. Я всё плакала и плакала по маме. Люди это видели и по цепочке друг другу передавали, что девочка потерялась. И вдруг подходит женщина. Я подняла заплаканные глаза, а это оказалась мамина родная сестра — моя крестная. И она меня увезла в Ленинград. И всю блокаду Ленинграда я прожила у сестры мамы. А мама приехала за мной только спустя пять лет.
О том, как жилось в Ленинграде, вспоминать трудно… По карточкам получали яичный порошок, норму хлеба для иждивенцев снизили до 125 граммов. Особенно тяжело было в декабре и январе, а февральские морозы доходили до минус 41. Люди замерзали и умирали. Очень переживала за маму-крестную, которая одна ходила за водой с пятилитровым бидончиком на Пушкинскую улицу. Где она брала воду, не знаю, но она всегда ее приносила. Кипятила в пятилитровой кастрюле, положив туда одну столовую ложку яичного порошка... Разболтает его и наливает нам в чашки. Мы пили и грелись так пять раз в день».
Светлана Ивановна Кожомкулова
«Мне тогда было около четырех лет, когда началась война. Над нами стали летать самолеты. Пока самолеты летали, нас не трогали. Но люди начинали потихоньку готовиться: выкапывали канавы, щели, чтобы прятаться. Но в этих щелях, кроме неудобств, толку никакого не было. Если бомбы кидают — не спасешься.
Когда все уже поняли, что нужно уходить, то решили, что это должен быть город. Все считали его более надежным местом, которое будут защищать. Поэтому отец решил повезти семью в Ленинград к своей сестре. У ее семьи была двухкомнатная квартира. Они жили в одной комнате, а мы — в другой.
И там мы прожили весь наш блокадный год. Я помню, что было очень холодно. Мы ходили дома в зимней одежде, потому что отопления не было. Поэтому мама меня укрывала шубой и одеялом. Когда я лежала, то наблюдала трещинки в потолке и думала о своей "пайке" — кусочке хлеба, который нам давали. Его мать делила на три части. Чтобы не сразу съесть, а оставить на завтрак, обед и ужин.
Не было еды, потому что немцы разбомбили все склады. Кидали зажигательные бомбы, хотели поджечь дома. Однако люди с этим справлялись: молодежь дежурила на крышах и эти "зажигалки" гасила. А вот самый большой склад спасти не успели. В нем хранились масло, сахар, и все это сгорело. Поэтому есть и было нечего, а хлеб, который нам давали, был с целлюлозой, жмыхом. Но другого не было. Когда провели дорогу по Ладожскому озеру, ее называли "Дорога жизни", стало полегче. По этой дороге привозили кое-какие продукты: муку, крупу, а на обратном рейсе вывозили людей».
Татьяна Ивановна Подзорова
«Когда началась война, мне исполнилось только 7 лет. Папу забрали сразу, в первые дни войны.
Мама наша не растерялась. Она, как и все женщины, работала от зари и до зари. А на детей легло все хозяйство. Знаете, во время войны повзрослели все, — и взрослые, и дети стали серьезными и ответственными. Во-первых, мы занимались огородом: сажали овощи, пропалывали, носили из речки воду поливать, выращивали, убирали. Всë делали дети. Во-вторых, у нас было большое хозяйство: корова, куры, овцы. И этим тоже пришлось заниматься детям. Всячески старались сохранить домашнюю живность в целости. Особенно приходилось защищать маленьких птиц от коршунов, которых во время войны развелось особенно много.
Главным воспоминанием из детства для меня остается то, как однажды в газете мы увидели фотографию и статью о подвиге Зои Космодемьянской. Вы не представляете, какое состояние было у детей! Мы собирались в школе и говорили: "Мстить пойдем!" У нас было огромное желание пойти на фашистов, мстить за эту девочку.
Когда люди услышали, что закончилась война, побежали на улицу, стали обниматься, плакать, радоваться! А вечером мы пошли в сельский клуб на танцы. После войны только 10 человек со всего села остались живы. Больше никто не вернулся».
Им не досталось времени взрослеть: непридуманные истории детей войны
О том, как наравне со взрослыми терпели лишения, работали, жертвовали собой и очень хотели жить, пресс-службе наукограда Кольцово рассказали те, кого сейчас называют «дети войны».Людмила Ивановна Горбунова
«Первое, что вспоминается о годах войны, – как мы с младшим братом ходили на Невский проспект в столовую, где нам давали по тарелочке дрожжевого супа. Когда нас перестали кормить, то брат взялся есть соль. Наестся соли, потом много воды пьет и опухает. Когда мы на улицу выходили, то люди говорили: мать, наверное, в буфете работает. Поэтому его у меня однажды чуть не съели.
Однажды мама отправила меня с братом в город, чтобы продать дров. Он быстро продал, а я еще стояла, ждала, когда ко мне кто-нибудь подойдет. И дождалась. Ко мне подошла женщина и спросила, продаю ли я дрова. Когда я ответила, что продаю, то она сказала: "У меня здесь дом у базара. Пойдем, поможешь донести". А перед тем, как нас отправить дрова продавать, мать нам наказала, чтобы дрова не вздумали нести на дом.
Однако я забыла про ее слова и пошла за этой женщиной. Когда мы шли, брат был сзади и постоянно плакал. Когда я поднялась сначала на второй, потом на третий этаж, то брат не выдержал и закричал: "Люська, ты что делаешь?! Ты куда идешь?! Вспомни, что мама говорила!"
Я тут же опомнилась и как ринулась вниз по лестнице! Я оттуда не то что бежала, а летела!
Когда вернулись, мне мама говорит: "Не надо ни денег, ничего. Хватит. Никуда больше вас не пущу"».
Людмила Ивановна Виноградова
«Когда нас застала война в 1941 году, родители только заработали и купили двухэтажный дом, стали жить... Папу забрали, мама осталась одна. Тогда все думали, что немец не дойдет до Новгорода. Папа нам в огороде вырыл блиндаж крытый, стульчики поставил, чтобы мы туда спускались в случае обстрела.
Потом сил уже не осталось, мама решила бежать. Тогда все бежали. Автобусы не ходили, оставался лишь водный путь. Когда мы переехали мост и выбрались на центральную улицу, то у нас началась паника. У мамы был маленький ребеночек на руках и чемоданы. У брата были вещи какие-то, у меня – узелочек с пеленками. Я была ребенком упрямым, рвалась, кричала. А рядом шли лошади с телегами, люди бежали… И как-то так получилось, что я отстала от мамы, потерялась, а потом очутилась на пароходе с чужими людьми. Потом я узнала, что мама еще сутки искала меня, а потом на барже в другую сторону уплыла.
…На пароходе было темно — нельзя было ни зажигать спички, ни курить, ничего! Взрослые говорили, что это потому, что первый пароход потопили. Я всё плакала и плакала по маме. Люди это видели и по цепочке друг другу передавали, что девочка потерялась. И вдруг подходит женщина. Я подняла заплаканные глаза, а это оказалась мамина родная сестра — моя крестная. И она меня увезла в Ленинград. И всю блокаду Ленинграда я прожила у сестры мамы. А мама приехала за мной только спустя пять лет.
О том, как жилось в Ленинграде, вспоминать трудно… По карточкам получали яичный порошок, норму хлеба для иждивенцев снизили до 125 граммов. Особенно тяжело было в декабре и январе, а февральские морозы доходили до минус 41. Люди замерзали и умирали. Очень переживала за маму-крестную, которая одна ходила за водой с пятилитровым бидончиком на Пушкинскую улицу. Где она брала воду, не знаю, но она всегда ее приносила. Кипятила в пятилитровой кастрюле, положив туда одну столовую ложку яичного порошка... Разболтает его и наливает нам в чашки. Мы пили и грелись так пять раз в день».
Светлана Ивановна Кожомкулова
«Мне тогда было около четырех лет, когда началась война. Над нами стали летать самолеты. Пока самолеты летали, нас не трогали. Но люди начинали потихоньку готовиться: выкапывали канавы, щели, чтобы прятаться. Но в этих щелях, кроме неудобств, толку никакого не было. Если бомбы кидают — не спасешься.
Когда все уже поняли, что нужно уходить, то решили, что это должен быть город. Все считали его более надежным местом, которое будут защищать. Поэтому отец решил повезти семью в Ленинград к своей сестре. У ее семьи была двухкомнатная квартира. Они жили в одной комнате, а мы — в другой.
И там мы прожили весь наш блокадный год. Я помню, что было очень холодно. Мы ходили дома в зимней одежде, потому что отопления не было. Поэтому мама меня укрывала шубой и одеялом. Когда я лежала, то наблюдала трещинки в потолке и думала о своей "пайке" — кусочке хлеба, который нам давали. Его мать делила на три части. Чтобы не сразу съесть, а оставить на завтрак, обед и ужин.
Не было еды, потому что немцы разбомбили все склады. Кидали зажигательные бомбы, хотели поджечь дома. Однако люди с этим справлялись: молодежь дежурила на крышах и эти "зажигалки" гасила. А вот самый большой склад спасти не успели. В нем хранились масло, сахар, и все это сгорело. Поэтому есть и было нечего, а хлеб, который нам давали, был с целлюлозой, жмыхом. Но другого не было. Когда провели дорогу по Ладожскому озеру, ее называли "Дорога жизни", стало полегче. По этой дороге привозили кое-какие продукты: муку, крупу, а на обратном рейсе вывозили людей».
Татьяна Ивановна Подзорова
«Когда началась война, мне исполнилось только 7 лет. Папу забрали сразу, в первые дни войны.
Мама наша не растерялась. Она, как и все женщины, работала от зари и до зари. А на детей легло все хозяйство. Знаете, во время войны повзрослели все, — и взрослые, и дети стали серьезными и ответственными. Во-первых, мы занимались огородом: сажали овощи, пропалывали, носили из речки воду поливать, выращивали, убирали. Всë делали дети. Во-вторых, у нас было большое хозяйство: корова, куры, овцы. И этим тоже пришлось заниматься детям. Всячески старались сохранить домашнюю живность в целости. Особенно приходилось защищать маленьких птиц от коршунов, которых во время войны развелось особенно много.
Главным воспоминанием из детства для меня остается то, как однажды в газете мы увидели фотографию и статью о подвиге Зои Космодемьянской. Вы не представляете, какое состояние было у детей! Мы собирались в школе и говорили: "Мстить пойдем!" У нас было огромное желание пойти на фашистов, мстить за эту девочку.
Когда люди услышали, что закончилась война, побежали на улицу, стали обниматься, плакать, радоваться! А вечером мы пошли в сельский клуб на танцы. После войны только 10 человек со всего села остались живы. Больше никто не вернулся».